22.06.2006«Макросоциологические теории государства и революции Чарльза Тилли и Иммануила Валлерстайна»
16 июня в Кавказском центре исследовательских ресурсов (КЦИР) состоялась лекция известного социолога, профессора Северо-Западного университета (North-Western University) Чикаго Георгия Дерлугьяна на тему «Макросоциологические теории государства и революции Чарльза Тилли и Иммануила Валлерстайна». В ходе лекции Г.Дерлугьян коснулся целого ряда вопросов, связанных с причинами многочисленных революций в ХХв., ролью Советского Союза в этой перспективе, происхождением глобализации и др.
Профессор отметил, что революции, согласно классической схеме Чарльза Тилли, начинаются внутриэлитным конфликтом верхов, затем взрываются снизу, но завершаются опять же сверху. Приходят деятели типа Джорджа Вашингтона, Наполеона, Бисмарка, Сталина, Франко, Де Голля, Кастро или Хомейни, способные направить развал в те или иные устойчивые институты власти. Соседство столь разных имен неслучайно – способность власти к решению исторических задач прежде достигалась несколькими совершенно разными путями, от демократии до национальной независимости и диктатуры левого или правого толка. Хуже всего, когда старый режим разваливается, а новому не хватает ни политической энергии, ни материальных ресурсов.
Собственно, эта беда и постигла большинство бывших республик Советского Союза. Удачливей других оказались страны Центральной Европы, которые по стечению исторических и географических факторов быстро переключились с зависимости от исчерпавшей свою щедрость Москвы на зависимость от Евросоюза. Смена вектора зависимости стала их стратегией выхода из революции.
Россия – типичное государство догоняющего развития, которое с немалым успехом на протяжении последних пяти столетий компенсировало недостаток капиталистической рациональности применением государственного принуждения и централизованной бюрократической координации. Однако во второй половине ХХ века эта модель была исчерпана, когда исчезло неприхотливое русское крестьянство и вместо него возникли новые классы образованных специалистов, потребовавших большего участия в управлении промышленными предприятиями, культурной сферой и самим государством.
Общесоветская демократизация провалилась из-за неожиданного распада самого государства. Что дальше — сползание в коррупцию и бедность Третьего мира, очередная военно-бюрократическая реформа, как при Петре и Сталине, или же нечто иное, задаваемое социал-демократической геокультурой объединенной Европы, пытающейся посредством углубления внутренней интеграции и расширения на восток освободиться от гегемонии США?
Процесс широкомасштабной и всемирной экспансии капиталистического свободного рынка, получивший наименование «глобализации», в действительности является одной из повторяющихся циклических тенденций в истории капитализма. По сути, мы подходим к концу одного экономико-технологического цикла (и режима накопления) и вступаем в начало другого: в 1970-е годы патерналистско-бюрократическая «фордистская» модель вошла в широкомасштабный кризис, началом которого стала «всемирная революция» 1968г., а «последней каплей» – революция 1989г. Крах советской системы в конце 1980-х был всего лишь одним из элементов этого кризиса, и именно он ознаменовал начало очередной капиталистической глобализации. Другим, не менее важным, его элементом стала американская дерегуляция мирового рынка 1990-х гг., последствия которой и получили, собственно, наименование «глобализации».
По мнению профессора, ключевой вопрос «глобализации» заключается в интеграции новых «опасных классов» Юга в мировую капиталистическую систему. Альтернативой социал-демократическому варианту институционализации глобального миропорядка выступает многосторонняя конфронтация по известному хантингтоновскому сценарию столкновения цивилизаций. Тут уж никак нельзя поручиться, что в отличие от оптимистичного и сдержанного советско-американского соревнования, глобальная война цивилизационных блоков не перерастет в настоящий геноцид.
В конце лекции Георгий Дерлугьян дал интервью для сайта «Нораванк»
– По мнению некоторых исследователей, процесс модернизации значительно замедлился в странах Третьего мира. Что Вы думаете об этом?
– Модернизация – это сугубо идеологическая конструкция, которую ставят наверху пирамиды западные страны. Она предписывает ходы, необходимые для достижения уровня последних, чтобы уподобиться им.
Идея модернизации выполняла очень важную роль: надо поставить цель перед находящимися на периферии странами, дать им какую-то надежду на то, что не надо ломать стулья, не надо бить окна в этой системе, а нужно подождать до тех пор, когда вы сможете достичь уровня так называемых развитых стран. А тем временем вы должны мирится с тем, что находитесь на периферии этой системы. В последнее время проблема заключается в том, что не темп замедлился, а мировая система дает сбой. Все меньше и меньше ресурсов попадает на эту периферию, а те, которые попадают, очень быстро концентрируются в руках элиты и выводятся из периферии обратно в центр. Здесь возникает серьезная проблема, которую сейчас Запад сдвигает опять же на периферию обвинениями в коррумпированности этих стран: «У вас все плохо, потому что элита коррумпирована, а западная элита, видите ли, совершенно чиста». Дело в том, что, если у вас мало денег, да вы их еще и украдете, то у вас, скорее всего, не останется денег на зарплату учителей. А когда много, то можно украсть, еще и на зарплату хватит. В этом вся разница. Это не модернизация, это положение в пространстве систем.
– Возможно ли достижение стадии развитого капитализма в России?
– Да, возможно, но, скажем, не «стадии»: Россия может вернуться на те позиции, которые она на самом деле всегда занимала. Где-то по уровню жизни и доходу на душу населения она находится немного ниже Австрии и Венгрии, но, например, выше Турции и Южного Кавказа. Кроме того, очевидно, что в России формируются очаги с совершенно разной структурой населения. Яркий пример – насколько сейчас Москва отличается от провинциальных городов России. Вот этот разрыв, вполне возможно, будет увеличиваться.
У России есть возможность построить вокруг себя закрытую зону своего влияния, что она сейчас и пытается сделать в странах СНГ. Возможно, это не так уж и плохо. Кто-то, как всегда, проиграет, но кто-то выиграет. Те страны, которые встроятся в эту российскую систему, смогут несколько повысить свой уровень жизни, а повысят ли они меру своего влияния на мировые дела, станут ли они от этого счастливее? Ну, кто-то, наверное, станет, но не все. Для всех предсказывать очень трудно.
Главным козырем России на мировой арене, конечно же, была армия, а не экономика. Россия, как и 500 лет назад, начиная с основания территории будущей Российской Империи при Иване Грозном, прежде всего была военной силой на краю Европы. Она стабилизировала очень неспокойный регион Восточной Европы, Кавказа, Средней Азии. Судя по всему, Россия пытается сыграть эту традиционную для себя роль еще раз. Получится или нет, как в футболе, невозможно предсказать, сумеют ли они, как и раньше забить гол? Может быть...
– Как Вы думаете, возможны ли аналогичные французским событиям межэтнические конфликты в России, где количество нелегальных эмигрантов увеличивается с каждым годом?
– Очень сложный вопрос. Думаю, едва ли. Просто потому, что эмигранты в России, с одной стороны, более обеспечены: у них есть рабочие места. В России нет просто такой социальной сети поддержки. С другой стороны, они очень недавние эмигранты, поэтому это больше похоже на ту эмиграцию, которая была на Западе в 50-е годы, когда люди пытались, прежде всего, выжить, а вот что будут делать их дети, если они вырастут в эпоху новой, упаси Боже, расистской России, это очень трудно предсказать. Особенно, если в России по чисто демографическим причинам будет продолжать падать доля коренного населения, то она будет вынуждена заполнить эту демографическую яму за счет трудоспособных граждан бывшего Советского Союза.
Здесь есть явный потенциал для конфликтов. Очень трудно предсказывать конфликты, прогнозировать, как они будут реализованы в конкретной форме.
– Насколько адекватно, по-вашему, отражаются глобальные социальные процессы в российской и американской социальной и философской науках?
– За философию отвечать не буду: плохо знаю, а с социальными науками сегодня у нас переходное, очень хаотическое положение, потому что исчезли очень многие макрошколы 60-70-х гг. Я говорю, кстати, не только о марксизме, исчезла школа модернизации. Здесь все говорят о модернизации, но на Западе такой школы нет. Она была взорвана изнутри: люди, разочаровавшись в ней, ушли из нее еще где-то в конце 70-х гг. Частично она возникла в новом виде как школа глобализации. А глобализация практически то же самое, что и модернизация – это распространение западных моделей экономики, политики и поведения на весь мир. Модернизация предписывала это как переход на новый этап, а глобализация – как расширение, превращение в единое поле всего мира, в единый рынок, построенный по американским образцам.
Сегодня произошел большой сдвиг в сторону субъективистских, личностных моделей. В экономике все модели объясняют мир из того, что творится в голове у рационального субъекта. Это так называемая теория рационального выбора. В культурологии, социологии наличествует господство постмодернизма, герменевтики, феноменологии, этнографических методов микроанализа, попытки анализировать культуру именно на уровне индивида. И модернизм, и герменевтика в 80-е гг. казались, конечно, своеобразным гуманистическим протестом против тогдашней очень помпезной, тяжеловесной науки. Но, к сожалению, выполнив такую полезную функцию – взболтав всю эту застойную воду – постмодернизм и герменевтика оставили ее очень мутной. На сегодняшний день личностные объяснения, которые исходят из поведения конкретного индивида накануне действия, звучат очень неубедительно, даже неинтересно. Поэтому многие уходят в заумный язык. Очень многое из постмодернистской литературы трудно читать из-за технически усложненного, часто изобретенного самим автором непонятного какой-либо аудитории жаргона. Люди, конечно, подозревают, что там значится что-то очень важное, но я должен разочаровать их.
Кстати, то же самое и в математизации общественных наук. Очень часто при переводе на нормальный человеческий язык возникает вопрос: «Что? И это все?» Вот чего мы всей этой математизацией и философским жаргоном добились. Мне кажется, что наступает период отрезвления, прагматики в научных исследованиях. Мы понимаем, что индивиды важны, но они существуют во многих социологических полях. Надо видеть, как и из чего создавались эти поля, просмотреть их исторический путь и то, куда они двигаются сейчас. Как я уже отметил, предсказать индивидуальную траекторию невозможно – это гадание. А вот предсказать поле возможно – это рельеф, а как пройдут в нем индивидуальные траектории – это уже политический и личный моральный выбор.
Возврат к списку